Посвящается Серому.


Город доживал последние дни лета. Была середина прекрасного и теплого августа. Казалось, в городе должна стоять невыносимая духота в это время года, но ее не было, а были лишь свежесть и ласковый ветерок.
По лазоревому, веселому и ясному небу неспешно плыли облака, нарисованные как будто небрежной кистью художника – импрессиониста.
Эту неспешную радость ощущала и она. Она вообще удивительно чувствовала состояние природы, хотя и не всегда соответствующее ее собственному. Если бы одно слово могло передать весь ее характер, то, пожалуй это было бы единственное слово – поэт. О чем же она думала в это время? О том, может ли поэт любить… Она не знала этого. Люди так мелочны, поэт же может любить только идеальное…
А можно ли полюбить поэта?
Она не могла сказать наверняка, любит ли она человека, с которым встречалась тогда. Она не могла сказать точно и о том, любил ли он ее…Собственно, ей было почти все равно.
Иногда, конечно, ей становилось ужасно любопытно… Так и подмывало в лоб спросить его, часов в 12 ночи. Но она знала, это ни к чему не приведет. Ни к чему нужному.
Потому что слова вообще не много значили в то время, в которое она жила.
Да и если бы он спросил ее в ответ о чувствах (что, впрочем, никогда не случалось), она не знала бы, что сказать.
По ее мнению, он был красив, умен по жизненному и крайне логичен, рационален.
Наверное, по-другому и не могло быть.
Он был старше ее.
При этом он обладал превосходным чувством юмора даже с оттенком сарказма.
Она не понимала его до конца, да и он не мог понять ее.
Да, они были разны, и очень.
Львиную долю своего времени он посвящал работе и учебе, поэтому частенько забывал или не мог позвонить и поговорить с ней. Иногда даже отменял встречи, правда, редко.
Они не могли видеться часто… Если бы в неделе было восемь дней!
Она училась и не работала серьезно. Пока.
Она была слишком юна, чтобы работать серьезно. Тем более, было ее любимое время года – лето.
Она любила писать стихи и прозу, любила петь и не могла существовать без этого. А попробуйте не дышать! Для нее состояние поэзии было сравнимо с дыханием, оно безраздельно царило в душе. Но это вовсе не означало, что она была счастлива. Напротив, ее частенько не понимали и не воспринимали, что еще хуже. И хотя грустные мысли были ее гостями отнюдь не редко, молодость и сила воли брали свое.
…Пророк…Как ей приятно было это название!
Ведь поэт тоже отчасти пророк. Отчасти.
…В эту ночь она не могла заснуть. Он не позвонил, хотя и обещал. В этом его не возможно было переделать. Но она не думала о нем. В такие звездные ночи она вспоминала лишь одного, того, кто безраздельно царил в ее сердце. И кого она, без сомнения, любила.
Она вздохнула горько. Он был лишь грезой, ее грезой…Она назвала его Lihtenstein.
Об этом герое она написала целую повесть. Но она знала, что Lihtenstein существует в ином мире, далеком от этого, и только там. Она знала, что реальность совсем иная, совсем…
Это огорчало ее. Она пыталась убедить себя, что реальность интересна и даже интереснее, чем тот мир, откуда она пришла и который был ее настоящим домом, в отличие от этой реальности.
Она даже хотела покончить с этой жизнью, покончить раз и навсегда. Но - нет…Сила воли и понимание, что этот способ ничего не изменит. Ничего, хотя многие считают его спасением.
Еще раз вздохнув, она опять взглянула на чернильно-шелковое небо, на котором щедрой россыпью блестели звезды. И вдруг ощущение изменения кольнуло ее пребольно в сердце.
Но через секунду она забыла о боли. Как она любила это небо! Но когда она говорила о бесспорной красоте небес ему, говорила метафорами и сравнениями, он не понимал.
Он не мог видеть, так как не воспринимал на веру то, что говорила она. Он закопал это замечательное чутье, шестое или седьмое по счету, что дано от природы всем, и мужчинам и женщинам, но не все сумеют открыть и использовать то, что дано…
Может быть, заботы ее далеки от этого мира. А кто сказал, что она вообще принадлежит именно этой реальности? Никто. И когда она, наконец, освободится, ее будут помнить…
Она улетит с северным ветром… Но оставит след в чье-то душе…В чьей?

***


Счастье – не ее стихия. По - крайне мере, счастье в любви.
Потому что люди слишком реальны. Они не знают, что есть Любовь.
Она оставила его. Ей надоело, что он не уважает ее. Она – не прихоть. Она – поэт.
А поэт дик, не приручишь…
…Она ушла тихо. Просто устала ждать очередного звонка, как милости. Он забыл, что предпоследний день августа миновал уже как три дня. Она не звонила, не кричала, не ругалась, - она просто ушла. И это страшнее всего.
Не ее проблема, если он это не почувствует: значит, он действительно не любил ее. И не воспринимал всерьез.
Она устала ошибаться в Любви. И никто не мог помочь ей. НИКТО и НИЧТО. Ужасные, пугающие, жуткие слова! А, может, дело вовсе не в ней, а в том, что Lihtenstein действительно никогда не придет из сказки… Раньше она боялась этого. Теперь она поняла, что бояться вообще и в частности бессмысленно - глупо и нелепо.
В этой жизни вообще много бессмысленного, да и нелепого хватает.
Она пыталась не думать о нем. Отчасти это получалось: она понимала, что их отношения зашли в тупик, а она одна этот гордиев узел может только перерубить…Он не захотел помогать распутывать, а жаль.
Он мог понять. Но не понял. А это значит, что она не зря сказала «Прощай» в душе и ему.
А это значит, что прошлое мимолетное счастье не вернуть.
А это значит, что надо искать другого, потому что он – не тот единственный.
Интуиция никогда не подводила ее. А это тяжело, но зато верно…Верно…Слабое утешение. Но хоть какое-то.
«Под холодный шепот звезд мы сожгли последний мост»…